— Я закончил!
— Я тоже, — откликнулся его товарищ и вышел из темной комнаты. — Пойду, посмотрю, что там у Серого.
«Подходящее имечко для бойца незримого фронта!» — одобрила я мысленно. Богатое воображение тут же нарисовало мне картину, которую я когда-нибудь, возможно, запечатлею на полотне: хмурое туманное утро, а может, вечер, и над серым городом строгими рядами и шеренгами парят безликие серые ангелы, и у каждого над головой серый нимб с козырьком от форменной фуражки.
Кухонный Серый ничего не нашел.
— Не расстраивайся, — прошептал мне на ухо Генрих. — Это еще ничего не значит. Может быть, Вероника хранит книжку на работе.
Я прикусила губу и кивнула. Раскисать нельзя — душевными терзаниями Веронике не поможешь.
Серая троица вышла в холл, еще раз смерила нас с ног до головы недружелюбным взглядом, но, поскольку скудость нашей одежды не оставляла сомнений, что мы не прячем под нею базуку или хотя бы пистолет, нас отпустили с миром.
— Это не по правилам! — возмущался Прошка, когда мы возвращались домой. — Они должны были составить протокол и дать нам подписать!
— Скажи спасибо, что тебе не дали пинка, — философски заметил Генрих и рассказал эпизод, на этот раз о приятеле, которого однажды пригласили присутствовать при досмотре мертвецки пьяного гражданина. Когда приятель, невзирая на выразительные подмигивания служителей закона, отказался подписывать протокол, где утверждалось, что, когда гражданина привели в участок, он был гол как сокол, у строптивого понятого мигом обнаружили в кармане ручку-пистолет. Как она туда попала, неизвестно, но в итоге приятель Генриха заплатил за свою принципиальность около тысячи долларов. Таким оказался суммарный гонорар адвоката, который год спустя добился прекращения дела «за недоказанностью».
Леша и Марк уже ждали нас дома. К счастью, недолго, потому что задержались, врезая мне новый замок. Они подтвердили, что из квартиры ничего не пропало, даже старинная золотая брошь с сапфиром, которую покойная бабушка подарила мне на шестнадцатилетие.
— Но половину посуды тебе придется заменить, — предупредил Марк. Взломщик не утруждал себя, доставая из буфета по тарелочке, просто вынул полки вместе со всем содержимым, и посуда, естественно, попадала на пол.
— Ты должна позвонить маме, — сказал Леша. — Она оставила на автоответчике аж три сообщения и в последний раз говорила очень сердито.
Я с сомнением посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени сейчас в Торонто.
— Давай-давай звони, не раздумывай! — насел Прошка, немного знавший мою маму и потому представлявший, чем может обернуться ее сердитость.
Я послушно побрела к телефонному аппарату.
Первую половину нашего разговора я опущу. Скажу только, что при первых раскатах маминого голоса мысль о счете, который телефонисты предъявят Марку за этот международный разговор, мгновенно вылетела у меня из головы. Вторая половина была более содержательной.
— Папа сказал мне, что ты разыскиваешь Вероникину тетю, — сообщила мама, слегка отдышавшись. — Он, как всегда, все перепутал. Валерия Пищик — вдова его коллеги с другой кафедры, и папа относил ей деньги, собранные сотрудниками института на похороны мужа. А сестру Ларисы зовут Валентиной. Валентина Максимовна Пустельга. Тоже птичья фамилия. Адреса у меня нет, но есть телефон. Хотя его, наверное, уже сто раз поменяли… Но на всякий случай запиши. Если что, на телефонной станции подскажут новый номер.
— Какая у тебя прекрасная память, мамочка! — льстиво сказала я.
— Память! — фыркнула мама. — Неужели ты думаешь, что я столько лет держу в голове всякий хлам! Просто у меня сохранилась старая записная книжка.
Да, в голове у моей мамы царит образцовый порядок. Старый хлам она держит в других местах. Я вот уже пять лет безуспешно пытаюсь от него избавиться. Но это еще пустяки. Видели бы вы глаза моего папы, когда он обозревал багаж, предназначенный для отправки в Канаду!
Я пожелала маме доброй ночи и тут же набрала номер Полевичека, желая передать ему свежие новости о тетушке Вероники. Михаила Ильича на месте не оказалось, я продиктовала для него сообщение и вернулась к друзьям.
— Марк, ты все-таки не прав насчет моей версии, — сказала я, протягивая ему бумажки. — Посмотри, в нее укладываются все известные нам факты!
Марк взял листочки и погрузился в их изучение. Воспользовавшись его сосредоточенностью, Прошка улизнул на кухню.
— Нет, не все, — заговорил Марк спустя пять минут, откладывая бумажки. Во-первых, остается пресловутая трусость Романа. Во-вторых, ты не потрудилась объяснить, каким образом Цыганков узнал о швейцарских миллионах Вероники. Насколько я помню, ты специально предупредила сестрицу, чтобы она не светилась.
— Да, но я опоздала. Она уже успела позвонить из Цюриха Людмиле.
— Правильно. — Марк кивнул. — Но, заметь, Людмила в то время с Цыганковым не контактировала. Она у него не преподавала, а в труппу Романа взяли только после возвращения Вероники из Цюриха, это ясно из рассказа Тамары. Короче, если Людмила и была знакома с Цыганковым, то не настолько близко, чтобы лететь к нему с радостной вестью сразу после Вероникиного звонка. А по возвращении Вероника поехала к тебе, и ты от души постаралась напугать ее страшными сказками об участи беззаботных миллионеров. Надо думать, твоя впечатлительная сестрица немедленно снеслась с подругой и запретила ей упоминать о швейцарских деньгах даже на исповеди.
— Да, это похоже на правду, — согласился Леша. — У меня сложилось впечатление, что Тамара, например, не знает о миллионах, а ведь Людмила была ее близкой подругой.